Иван Ильич, член Судебной палаты, пришел в себя. Поначалу, ничего еще не помня, но будучи полностью уверенным, что с ним происходит нечто странное и непонятное, что еще никогда не происходило ни с одним человеком, Иван Ильич просто пытался понять, где он.

Через несколько минут, хотя в голове у него и стало немного ясней и исчез противный звон в ушах, он так и не мог вспомнить, где находится, зачем он тут и как он сюда попал. Все, что с ним сейчас происходило, казалось ему настолько странным и непонятным, противным самой человеческой природе, что Ивану Ильичу стало страшно так, как никогда еще до этого, даже в самом раннем детстве, не было.

И тут… Тут Иван Ильич вспомнил все. Ему вспомнились долгие месяцы болезни, знаменитые доктора, склянки, мучительная ложь родных… И, самое главное, – изматывающая, затмевающая разум и убивающая все человеческое в нем боль, которая, как тогда казалось Ивану Ильиничу, не кончится никогда.

“Я же умер!”, - подумал он. Страха больше не было. И такой смерти, какой себе ее представлял Иван Ильич, тоже не было. Не было ничего. Самое же главное было в том, что наконец-то кончилась та боль, что беспрестанно терзала его измученное недугом тело.

Окончательно придя в себя, Иван Ильич попытался открыть глаза. И не смог. Постепенно он понял, что не только не может открыть глаза, но и не может пошевелить ни единым членом; мало того, Иван Ильич вовсе этого самого тела не чувствовал, словно его никогда и не было. Другой человек на месте Ивана Ильича мог подумать, что все еще жив, что это не смерть, а лишь ее отсрочка – скорее всего, апоплексический удар.

Но Иван Ильич, сам не зная почему, был твердо уверен, что умер по-настоящему. Умер окончательно и бесповоротно: так, как умирают в конце концов все люди. Удивительным было то, что против всех ожиданий нынешнее положение вовсе его не страшило.

Ивану Ильичу ничего не оставалось, кроме как принять все как есть. Как уже не раз бывало в его прошлой жизни, он попытался скрасить свое теперешнее существование, сделав его если уж не приятным, то хотя бы терпимым. Иван Ильич вспоминал свою службу, беседы с товарищами, детей и, хотя ему вовсе и не хотелось, даже свою супругу Прасковью Федоровну. Постепенно потеряв счет времени, Иван Ильич не смог бы сказать, сколько уже пролежал без движения – день, месяц, год. Но сознание его оставалось на редкость незамутненным. Он словно чувствовал, что должен дождаться чего-то важного, после чего все изменится, станет совсем по другому.

И тут что-то новое появилось в его ощущениях.”Я же снова чувствую свое тело”, – с радостью понял Иван Ильич. Но даже несмотря на это, пошевелиться он все равно не мог. Шло время, и постепенно ощущения усиливались. Вскоре, еще не владея телом, Иван Ильич уже мог шевелить руками. Руки его казались ему тяжелыми, толстыми и неподвижными. Каждой движение давалось с трудом. Иван Ильич по-прежнему ничего не видел и не ощущал той кровати, на которой лежит - словно ее не было вообще.

Постепенно стал возвращаться и слух. Началось все со странных звуков, которые, казалось, шли ото всюду. Один из них походил на шум кузнечных мехов (которые, надо сказать, Иван Ильич никогда не видел, но живо себе представлял), а другой состоял из ритмичных постукиваний и был до крайности знаком. Так и не сумев вспомнить, что это такое, Иван Ильич лежал и думал о прошлом.

И вот, в очередной раз вспоминая детство и братьев, он внезапно почувствовал, как его начало толкать куда-то. Толчки становились все сильнее и сильнее, тело его, внезапно обредшее чувствительность, начало с силой сжимать со всех сторон. Вдруг Иван Ильич увидел то, что так сильно хотел увидеть, ожидая неизвестно чего. Это был свет. Яркий белый свет в конце тоннеля, который заливал все вокруг.

Наконец-то и Иван Ильич оказался у этого конца и смог широко распахнуть глаза. И тут… Словно молния, ужасное чувство пронзило его. Теперь-то Иван Ильич вспомнил действительно все. Вспомнил, почему ему так часто в детстве удавалось совершать проступки, будучи уверенным, что в этот раз его точно не накажут, вспомнил, почему, только познакомившись с Прасковьей Федоровной, он так твердо был уверен, что женится на ней, вспомнил, почему ему бесчисленное множество раз так не хотелось умирать…

Вдруг ему стало ясно и понятно все то, что томило его. Он искал своего прежнего привычного страха смерти и не находил его. Вместо этого всем давно привычного страха смерти был страх жизни. От этого дикого всепоглощающего страха, от нежелания проходить бесчисленные разы через одно и то же Иван Ильич зажмурил глаза, втянув в себя воздух, остановился на половине вздоха, потянулся, внезапно обретя голос, что было силы закричал и, забывая все, что он до этого знал и помнил, родился.

---

В жарко натопленной комнате кричал новорожденный младенец. Доктор Мальцев вытер руки чистым полотенцем.

– Поздравляю, сударыня. Ну вот и все. У вас мальчик. Сейчас сообщим новость Илье Ефимовичу. Вот он обрадуется - наследник, да еще какой. Ваня. Иван Ильич Головин.